Весна патриарха

Поделиться
Анатолий ДИМАРОВ: «Подобного еще не было в мировой литературе: чтобы так делили произведение, зама...

Анатолий ДИМАРОВ: «Подобного еще не было в мировой литературе: чтобы так делили произведение, замалчивали тему коллективизации, а премией отметили только «нужную» часть»

Писатель Анатолий Димаров известен по многим произведениям, некоторые из них сегодня изучают в школе. Достаточно вспомнить колоритные и увлекательные «Сельские истории», «Городские истории», «Поселковые истории», «На коне и под конем», «Сын капитана», «В тени Сталина», «Взблески». Но самыми значительными произведениями, в которых раскрыты глубины сердца и души, по собственному признанию писателя, являются роман «И будут люди» и воспоминания под названием «Прожить и рассказать». Их с огромными трудностями удалось издать к юбилею Анатолия Андреевича. Эти мемуары — целая эпоха, в которой так мало было счастья. Семья писателя пережила коллективизацию, голодомор, войну, боль, гнев и разочарование, а после этого еще и славу. В преддверии своего 85-летнего юбилея патриарх украинской литературы рассказал «ЗН» о своих жизненных драмах и литературных коллизиях.

«Я вырос на негативных рецензиях»

— Анатолий Андреевич, как начиналась ваша литературная карьера?

— Начинал со стихов. На всесоюзном конкурсе до войны даже третью премию получил за них. И после войны, уже в Луцке, тоже писал стихи. К датам писал, к годовщинам. Это требовалось тогда. Главный редактор газеты «Советская Волынь» меня предупреждал заранее, дескать, вот будет дата, чтобы написал стихотворение. Да что я, и Рыльский, и Тычина так писали.

В Луцке перешел на прозу. Приехал туда в 1944-м, где прожил шесть лет. Кстати, Луцк считаю своей второй родиной, и вот почему. Я пришел с войны ярым сталинистом, а когда попал в Луцк, мое мировоззрение перевернулось. Когда увидел, что делают с простыми людьми коммунисты и краснорубашечники, как преследуют украинцев, переселяют в Сибирь, был просто ошеломлен. Там и стал националистом. Уже совсем другим человеком переехал во Львов, где написал повести «Семья», «Идол» и прочие.

— Вы искали нейтральные темы?

— Я занялся семейной тематикой, где можно было обойтись без прославления партии. Но и там меня побили, потому что не показал роли комсомольской организации в воспитании молодежи. Вам этого не понять. Выйдет разгромная рецензия в прессе — и все, у писателя связаны руки, его уже никто не печатает.

— И много у вас было выговоров и негативных рецензий?

— Я вырос на негативных рецензиях. Помню, как Рыльский написал «Мандрівку в молодість». Замечательные стихи! «Ластівка літає, бо літається, а Ганнуся плаче, бо пора, хвилею зеленою здіймається навесні Батиєва гора». (Цитирует наизусть.) Но как же били Рыльского за эти романтические мотивы. Тогда как было: Рыльского бьют, а в областях давай и своих Рыльских разыскивать. И меня, раба Божьего, потащили на обком партии в Луцке. И давай распекать за стихи о любви. Влепили строгий выговор. Вот тогда и начал писать исключительно прозу. Вышло уже пять книг, когда я взялся за большую работу — роман-эпопею «И будут люди». Этот роман как-то по-другому писался. Всколыхнулось в душе то языковое море — богатство полтавской земли. Не знаю, откуда оно и взялось? Отслужил ведь в армии, на фронте, там совсем другая лексика, русский язык. Кроме того, в предыдущих пяти книгах я выдавливал из себя газетчика, а именно — газетные штампы, без которых тогда невозможно было обойтись. «С большим воодушевлением...», «Партия — наш рулевой», «Отклик на призыв...» и тому подобное. Так раньше писали. И вот, наконец, начал писать «И будут люди» — без этого наслоения, без воспевания партии и правительства, писал от сердца.

— Чем новое издание романа отличается от изданий сорокалетней давности?

— Треть произведения цензура тогда сократила. Если бы вы знали, как меня били за этот роман. Говорили, что это антисоветская вещь, антипартийная. А еще в романе есть два персонажа — один положительный, секретарь райкома партии, другой отрицательный — начальник ГПУ. Но оба евреи. Вот и приклеили мне ярлык антисемита. Почему-то как раз отрицательный герой привел в негодование моих критиков, а положительного как не бывало. Санов с компанией написали на меня аж в ООН! Пришлось доказывать, что не антисемит (убежден, кому-то выгодно существование такого явления, как антисемитизм) и согласиться на куцый, урезанный вариант романа. Это произошло в 1964 году. Теперь я его переиздал в первоначальном виде.

— Били-били, но ведь все-таки дали Шевченковскую премию...

— А вы обратите внимание, за что дали премию.

— Читаю: «Второй том эпопеи «Боль и гнев», посвященный Второй мировой войне, отмеченный Государственной премией имени Т. Г. Шевченко»...

— Теперь вы поняли, что премия — только за второй том. А первого, где я описываю судьбу села и крестьян от революции до принудительной коллективизации, разорившей село и ставшей причиной голодомора 33-го года, будто и не существует! Такого еще не было в мировой литературе, чтобы так делили произведение, замалчивали тему коллективизации, а премией отметили лишь «нужную» часть.

— Если не ошибаюсь, вы были уже членом Союза писателей Украины и имели немалое признание на момент начала работы над романом?

— Не совсем так. Рекомендацию на вступление в союз я получил от Максима Рыльского и Павла Тычины за поэзию. Один из стихов даже прозвучал на радио в исполнении самого Тычины. Третья рекомендация действительно была за прозу — за повесть «Гости с Волыни» — от Леонида Новиченко.

— Кажется, у вас был целый прозаический цикл о Волыни?

— Был, но я не хочу о нем вспоминать. Тогда я еще был сталинистом и многого не знал. Правду о Волыни я написал позднее в своих воспоминаниях «Прожить и рассказать».

— А лирика тогда позволялась?

—Вот послушайте. Начитавшись произведений раннего Олеся Гончара, попробовал и сам написать что-то лирическое. Помните, есть у него «Мудрый камень»?

— Нет, в школьной программе такого произведения не было.

— Понимаю, потому что Гончару за него хорошо досталось. Тот же Санов старался. Олесь Терентьевич описывает любовь советского солдата и иностранки, чешки, кажется. Видите, какой космополитизм. Но какое же романтическое произведение! Я был просто болен им. Новиченко это заметил и говорит: «Не пиши а-ля Стельмах или а-ля Гончар! Ищи свой путь».

— И вы нашли свой, димаровский путь?

— Да не Димаров я...

«С 90-го года вышло пять моих книг — и ни одного гонорара»

— Не Димаров, говорите?..

— Моя настоящая фамилия Гарасюта. Мои предки жили на хуторе Гараськи под Миргородом. У них было большое хозяйство. Это был один из так называемых столыпинских хуторов. Отец был хорошим хозяином, трудолюбивым, из-за чего и попал в разряд кулаков. Хорошо, что председатель сельсовета раньше времени сообщил ему об опасности. А то не было бы нас в живых. Отец ночью отправил маму с детьми подальше от хутора. А сам погиб. Мама несла младшего братика на одной руке, за вторую держался я. Мне тогда пять годков было. Мама окончила епархиальное училище в Полтаве и могла учительствовать. Ее отец, то есть мой дед, был священником. Пришлось маме убегать с нами аж на Донетчину. Фамилию взяла девичью — Димарова, болгарскую кстати. Должна была ее в суде отстаивать: подговорила знакомых из Миргорода, дескать, ее мужем был учитель Димаров. Ведь жену кулака и дочь священника к школе и близко не подпустили бы. А нам, кулацким детям, и подавно горькая судьба светила. Вот так я из Гарасюты превратился в Димарова, а из Андрониковича — в Андреевича. Об этом я писал в автобиографической повести «Прожить и рассказать».

— А как вам удалось издать воспоминания?

— Так я же все в стол писал. При коммунистах посадили бы за такие воспоминания. Издал только в 1998 году. И то хорошо, что спонсор нашелся из Канады.

— Тяжело с меценатами?

— Вы знаете, были на первых порах... А теперь нет, так как те, что из диаспоры, разочаровались в нас, а наши просто не интересуются литературой и не читают.

— Вы пишете в городе или для вдохновения выбираете другие уголки?

— По-разному. Вот «Прожить и рассказать» писал в Мохначе. Это реликтовый хутор в Черкасской области на границе с Полтавской. Там сохранился такой замечательный язык, нетронутый, колоритный. Просто купаешься в нем.

— Анатолий Андреевич, как раньше жилось писателю и как сейчас?

— Знаете, и раньше, в те страшные времена, мы могли писать, могли обсуждать запрещенные темы между собой, оценивать состояние общества и бросать взгляд в будущее. Могли искренне радоваться успехам коллег и печалиться вместе, когда кого-то били, уничтожали, не печатали. Власть хитрая была! Поддерживала писателей и даже квартиры давала, премии, но — за послушание! Я вижу за собой целое кладбище похороненных замыслов, потому что и того нельзя, и этого нельзя. Теперь свобода — пиши, не пиши, разве кто-то издаст?! Поэтому сейчас писатели живут не ради гонораров, а ради своих читателей, если они есть. У меня с девяностого года вышло пять книг— и ни одного гонорара!

— А как писателям удавалось обходить цензуру?

— Приходилось писать не всю правду, а полуправду, обходить острые углы. Приходилось соглашаться со всеми правками цензоров, лишь бы только произведение вышло в свет. Ведь тогда если издавали — то десятками, а то и сотнями тысяч экземпляров. Такие тиражи были, не то что сегодня — полтысячи, тысяча. Помню, приносит Павлычко в редакцию сборник, а ему: «Нет. Пишите несколько стихов о партии. Тогда издадим». И вынужден был писать. Да разве только он?

— В написанном вами немало произведений о войне, и прозаических, и стихотворных. Прошли всю войну?

— Всю войну прошли только писари больших штабов, завстоловыми и прочие тыловики. Солдат-пехотинец живет две-три атаки. Или ранят, или убьют. В меня немец семь пуль всадил, и я в двадцать лет стал инвалидом войны второй группы.

— Как это произошло?

— Это была моя первая атака под Могилевом-Подольським возле села Садковцы. Там проклятый немец мне гранату под ноги бросил. Я потом долго лечился в Сталинграде. После госпиталя направили в нашу часть, снова в наступление, выбросили в Азовское море за 500 метров от берега под Камнем-Буруном. Наступали по колено в воде. А немец палил в нас береговой артиллерией таким огнем, которым можно было корабль перевернуть. Многих ребят оглушило, так они в воде и остались. Мне посчастливилось. Оглушило уже на суше, когда успел окопаться и занять оборону. Как меня выносили с поля боя и как спасали, не помню. Была сильная контузия, после чего и получил инвалидность.

— Уже больше не воевали?

— Воевал. Возвратился в село Студенок на Донце, что на Харьковщине. Немного побыл дома, как вдруг немцы наступают. Они как раз на Сталинград шли. Ну, мы с друзьями и давай убегать в направлении Сталинграда. Подошли к Дону, а по нам «катюши» — ба-бах!

— Свои ударили по своим из-за реки?

— Да, но не специально. Думали, немцы подошли. Что делать? Снова бежали в тыл. А там, в селе, я партизанский отряд организовал. Сам командиром был в 20 лет, да еще и сопляков семнадцатилетних пособирал. И партизанили в тылу врага. А когда уже освобождали село в 1943-м, как же радовались наши части, когда впервые живых партизан увидели. «Сыночки мои родненькие!» — приговаривал, помню, полковник. А мы все с оружием, с пулеметами, гранатами. А тут, откуда ни возьмись та подлюча, коммунистка. Она еще во времена коллективизации была активисткой. А в оккупацию осталась в селе. Когда в гестапо о ней узнали, взяли на допрос. А на третий день... выпустили. Думаете, почему? Чертово отродье. А освободители пришли —она тут как тут, дескать, я коммунистка, меня органы оставили в тылу врага. Говорит, я здесь в подполье была, а те с пулеметами полицаям служили. А мы одного партизана, мальчика, действительно в полицию внедрили. Он нам ценные разведданные приносил! Потом его взяли с собой в наступление наши освободители, шедшие на запад. Он продолжал быть разведчиком и заслужил орден боевого Красного Знамени. Уже посмертно.

Ну а нас, рабов Божьих, в батальон забрали необмундированных. В атаку бросили, да еще и без оружия. Кирпичи дали в руки. Командир приказал достичь цели — а это стена на другом берегу озера. «Добежите до стены, кирпичи швыряйте и скорее лезьте через нее на немцев — оружие себе добывайте». Бежали мы по льду озера, а немец подсекает из пулеметов. Мало кто добежал... Меня спасла мина. Да-да. Взорвалась рядом, я упал. Пришел в себя уже в госпитале.

«Дом союза хотели продать Кучме и его канцелярии»

— Сейчас много дискуссий по поводу оценки деятельности украинского освободительного движения в Западной Украине. Хочу спросить вас как фронтовика о вашем отношении к воинам УПА.

— Я отношусь к ним как к патриотам Украины. Их необходимо реабилитировать. Местное население ощутило на себе гуманизм советских властей сразу после вторжения Красной армии в Западную Украину. Интеллигенцию стали уничтожать, навязывать колхозы. Люди сопротивлялись, начались репрессии. Советы столько горя принесли людям! Украинцев с востока переселяли на Волынь для организации колхозов, потому что на востоке они уже давно были. Так и получилось, что украинцев — братьев родных, перессорили, да так, что и до сих пор не помирятся. Мы же там оккупантами были. Помню, как в Луцке после войны на базаре пытали борцов за независимость. Трижды вешали одного из воинов, а он все срывался. Люди кричали: «Остановитесь, его же сам Бог помиловал!». А палач снова ставил его под петлю. Тот несчастный перед смертью «Слава Украине!» выкрикивал. Мне он долго снился...

— Вас называют отцом «шестидесятников»...

— Понимаете, хрущевская оттепель наступила так внезапно. Кажется, сам Бог так собрал таланты, чтобы их молодость и творческий взлет пришлись как раз на эти годы. Не раньше, не позже, а именно сейчас! Многие из них прошли через мои руки. Я писал им отзывы, закрытые рецензии, редактировал. Когда знакомился с их произведениями, был просто в восторге от них. Среди них не было учеников. Произведения были зрелые, совершенные. А это братья Тютюнники, Валерий Шевчук, Женя Гуцало, Дрозд, Иваничук, Драч, Павлычко, Винграновский. Сейчас почитаешь первые новеллы Григора Тютюнника или произведения Дрозда, поэзии молодой Лины Костенко и видишь, что это классика с большой буквы. Откуда они, эти таланты взялись, да еще и такой компанией? Удивительное поколение.

— А потом настали брежневские времена, и писатели пошли в диссиденты. Как относился к диссидентам тогда Союз писателей?

— Ну, знаете, что такое союз? Это очень разные люди. В душе, конечно, некоторые поддерживали Стуса, других. Кто-то поддерживал семьи заключенных, я это хорошо знаю. Но ведь девяносто процентов писателей были... Бог им судья. Люди, с готовностью проклинающие тех, на кого партия укажет. Повылезают на трибуну и клянут. У таких все было: и на «волгах» они разъезжали, и должности имели, и секретарями парткомов, месткомов служили. А вот, например, у Григора Тютюнника, новеллы которого на вес золота, не было даже «Запорожца». Не мог, бедняга, ботинки сшить себе новые.

— Но среди тех девяноста процентов, как вы говорите, и классики были.

—Какие они классики? Корнейчук, Левада, Козаченко... Все они были партийные функционеры. Василий Козаченко когда-то кричал: «Да Тютюнник это же г... а не писатель». А время все расставило по местам. А разве сегодня иначе? Вот при Кучме хотели союз захватить в 2004-м, нашлись предатели среди литераторов. За возможность издаться переполох устроили. Дом союза хотели продать Кучме и его канцелярии. Но мы отстояли. В особенности мужественно повел себя Яворивский. Действовал смело, публично и по-депутатски. Пригласил всех писателей Украины на съезд в арендованный зал в Политехническом институте, уже и деньги перевели. И вдруг за два дня ректор института отказывается нас принимать, говорит, что ремонт начинает. Видимо, позвонили из канцелярии, он и наложил в штаны. Так мы провели съезд прямо на улице возле дома союза.

— Расскажите о своей семье.

— Жена моя Евдокия Несторовна — кандидат физико-математических наук, доцент. Всю жизнь помогает мне в творчестве. Сама кое-что пишет. Вот издала книгу «Неспокойная наша жизнь». Я рад, что мой сын и внук не стали писателями.

— Вы это искренне говорите, Анатолий Андреевич?

— Да. Потому что литература — это каторжный труд. Чтобы вот этот роман написать (берется за переплет тома «И будут люди»), нужно было отказаться от выходных, от праздников. Я много лет днем и ночью работал над этим романом. Думал, писал, вычеркивал, снова писал. Ночью раз пять вставал, чтобы записать мысль. Но как сегодня писателю прожить? Никто ведь не издает.

— Это подтверждение того, что патриотизм и идеологическое воспитание будущих поколений у нас только на бумаге. Без литературы не может быть воспитания. Воспитание на макулатуре, которая на раскладках, это не воспитание, а деградация. Что бы вы пожелали молодым авторам?

— Получать образование, не связанное с литературой. Если есть что-то в голове, то и писать научишься. Ведь научить таланту невозможно. Побольше нужно читать классиков, тогда и придет понимание литературного творчества. Никакие институты вас писателем не сделают. Но обязательно должна быть тема. О чем писать! Я сейчас частенько просматриваю произведения молодых авторов. И, к величайшему сожалению, вижу, что писать умеет, но не о чем. Вот как кофе пили, коньячком запивали и девушек любили — и все. Не интересно! Для этого нужен жизненный опыт. Посмотрите, сколько Чехов написал на медицинскую тему. Потому что у него был опыт. Почему молодые фронтовики писали о войне? Был опыт. А попробуй так без опыта написать. Не выйдет. Поэтому молодой автор не тот, кто годами юный, а тот, кто начинает творить в любом возрасте, имея жизненный опыт.

— Над чем сейчас работаете?

— Пишу «доносы».

— Разве их читают?

— А я подписываюсь... Знаете, я стараюсь пересмотреть все мои искалеченные произведения и попробовать их переиздать без купюр. Как раз сейчас работаю над восстановлением повести «Сын капитана». Меня тогда вынудили написать целый эпизод о том, как крестьяне собрались и говорят: «Вот когда Сталин придет...» и так далее. Но это же фальшивка. Без этого книга не вышла бы. Нужно реанимировать это произведение. Вот так мы жили раньше. А еще жду лета, чтобы поехать на Черкасщину, где меня уже который год ждут читатели. Может, тему найду. Не люблю высасывать сюжеты из пальца. Мне нужно видеть. Нужно притронуться к жизни, чтобы о ней писать.

Писатель Анатолий Димаров известен по многим произведениям, некоторые из них сегодня изучают в школе. Достаточно вспомнить колоритные и увлекательные «Сельские истории», «Городские истории», «Поселковые истории», «На коне и под конем», «Сын капитана», «В тени Сталина», «Взблески». Но самыми значительными произведениями, в которых раскрыты глубины сердца и души, по собственному признанию писателя, являются роман «И будут люди» и воспоминания под названием «Прожить и рассказать». Их с огромными трудностями удалось издать к юбилею Анатолия Андреевича. Эти мемуары — целая эпоха, в которой так мало было счастья. Семья писателя пережила коллективизацию, голодомор, войну, боль, гнев и разочарование, а после этого еще и славу. В преддверии своего 85-летнего юбилея патриарх украинской литературы рассказал «ЗН» о своих жизненных драмах и литературных коллизиях.

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме